Пропустить навигацию.
Главная
Сайт Павла Палажченко

Из переписки

Павлу Руслановичу Палажченко от студента-переводчика Максима Афанасьева (ЮФУ)

Уважаемый Павел Русланович,

Мы с Вами лично не знакомы, но я очень много о Вас слышал, читал Ваши работы, а также Ваши сообщения на форуме (lingvoda), откуда я и взял Ваш e-mail адрес. Для меня Вы и Ваши коллеги, государственные переводчики, - это настоящий пример для подражания с тех пор, как я выбрал специальность "Перевод и переводоведение" в Южном федеральном университете. У меня есть к Вам небольшой вопрос, если можно так сказать, исследовательского характера - я пытаюсь систематизировать теоретический материал о так называемой "дипломатической функции" переводчика, и мне не обойтись без практического совета такого высокого профессионала, как Вы. Я знаю, что Вы очень занятой человек, поэтому я был бы очень благодарен Вам даже за краткий ответ.

Если позволите, вот мой вопрос. С одной стороны, представители и Московской, и Петербуржской школ перевода говорят о том, что "переводчик-профессионал является скорее не вспомогательной, а центральной фигурой международного общения и взаимопонимания" (И.И.Халеева) и что "в некоторых случаях переводчик оказывается лицом, облеченным также и дипломатическими полномочиями и, если эти дипломатические полномочия за переводчиком признаны, он имеет право погрешить против точности исходного текста, выполняя функцию вспомогательного лица в поддержке международных отношений, препятствуя их осложнению, но не обязан при этом защищать интересы какой-либо одной стороны" (И.С. Алексеева, Моральный кодекс переводчика). С другой стороны, дипломаты часто поправляют переводчиков, обращаясь к ним с просьбой переводить, как есть, не смягчая формулировок (например, так часто делает уважаемый мной С.В. Лавров), и не все переводчики этим своим правом пользуются.

Таким образом, с одной стороны, переводчик теоретически и профессионально-этически имеет право погрешить против смысла исходного текста, но на практике не всегда это делает (да и я, к сожалению, знаю немного таких примеров, хотя я их тщательно собираю). Поэтому я хочу обратиться с вопросом к Вам, Павел Русланович. Скажите, с Вашей точки зрения, может ли переводчик-профессионал в принципе погрешить против точности исходного текста, выполняя функцию вспомогательного лица на дипломатических переговорах? Если да, то в каком случае? И в чем особенность такой ситуации - как понять, когда это можно сделать, а когда нет?

В своих скромных исследовательских изысканиях я прихожу к выводу, что переводчик может погрешить против точности исходного текста - например, при этом просто выбрав другой уровень эквивалентности, используя прием смыслового развития и некоторыми другими способами.

Павел Русланович, меня очень волнует эта теоретическая проблема, и мне бы очень хотелось услышать на этот счет мнение человека, который сам по себе олицетворяет дипломатический перевод и является примером для молодого поколения переводчиков (тут я говорю искренне). Я ещё раз прошу прощения за то, что отрываю Вас от дел. Просто иногда хочется отвлечься от теории - и обратиться к первоисточнику, потому что тема, как мне кажется, не очень разработана и именно поэтому и интересна. Буду рад, если Вы сможете найти на мой вопрос минутку своего времени.

С уважением и благодарностью,

Студент 4 курса ЮФУ специальности 031202 "Перевод и переводоведение"
Максим Афанасьев



Уважаемый Максим!

Спасибо за Ваше письмо и интересные вопросы. Ответить на них в полном объеме - задача, которая потребовала бы большего времени, чем у меня сейчас есть. К тому же в этой теме далеко не все ясно. Поэтому я попробую коротко сформулировать некоторые мысли, которые возникли у меня непосредственно в связи с процитированными Вами высказываниями и Вашими собственными размышлениями.

Прежде всего надо договориться о терминах. Вы пользуетесь таким термином, как "точность" перевода. Он не совсем удачен (я уже не говорю о странном выражении "погрешить против точности исходного текста"). Не случайно теоретики перевода избегают его употреблять. Как писал В.Н.Комиссаров, они отказываются даже от термина "эквивалентность перевода" (говорят лишь об эквивалентности тех или иных словарных соответствий), предпочитая менее обязывающую "адекватность". Дело в том, что "точность" и даже "эквивалентность" ориентируют чуть ли не на стопроцентное соответствие оригинала и перевода, а это, как знает любой практически работающий переводчик, чаще всего невозможно. Конечно, в отдельных случаях дословный перевод является одновременно и адекватным (см., например, отдельные фрагменты английского и русского текста Устава ООН), но таких случаев не так уж много. В большинстве же случаев для достижения адекватности - т.е. создания на языке перевода речевого произведения, максимально близкого по содержанию и по форме к оригиналу - приходится использовать различные приемы, некоторые из которых Вы упоминаете (например, смысловое развитие). И когда переводчик делает это, он отнюдь не "грешит против точности" и не выполняет какой-то "дипломатической функции". Он просто выполняет свою работу.

Видимо, когда теоретики говорят о "дипломатической функции" переводчика, они имеют в виду, среди прочего, учет в переводе прагматических и экстралингвистических факторов, которые действительно могут влиять на принимаемое переводчиком решение. При этом я бы советовал избегать слишком смелых обобщений. По-моему, в заявлении о том, что переводчик является "скорее не вспомогательной, а центральной фигурой международного общения" содержится слишком большая претензия. Можно назвать роль переводчика ключевой, да и то, пожалуй, с неопределенным артиклем (т.е. одной из важнейших). Формулировка И.С. Алексеевой "в некоторых случаях переводчик оказывается лицом, облеченным также и дипломатическими полномочиями и, если эти дипломатические полномочия за переводчиком признаны, он имеет право" и т.д. - гораздо более осторожна (оговорка "если эти дипломатические полномочия за переводчиком признаны"), но и здесь возникают вопросы. Кто "признает за переводчиком" такие полномочия? И на что все-таки они дают ему "право"? На "корректировку" оратора (смягчение сказанного, исправление невольных ошибок и оговорок, попытку обратить внимание оратора на какие-то неточности)? Это в большинстве случаев сомнительно. Если говорить о высоком и высшем уровне, то я бы оставил за переводчиком только возможность корректировать в переводе явные оговорки, если есть абсолютная уверенность в том, что они не преднамеренные. (Кстати, реплики С.В.Лаврова, по-моему, имели место, как правило, в случаях, когда переводчик что-то смягчал, упрощал или искажал просто из-за отсутствия в его "репертуаре" адекватного варианта, а не потому, что хотел смягчить формулировку).

В своей собственной практике устного перевода я старался быть верным смыслу и стилю сказанного, заботясь в то же время об идиоматичности и грамматической оформленности перевода. Меня даже иногда упрекали в том, что я тем самым "улучшаю" перевод по сравнению с исходным текстом, который порой был сумбурным и не вполне грамматичным. Что ж, переводчику все-таки несколько легче, чем оратору, который порой должен формулировать мысль в условиях стресса и цейтнота. Все-таки переводчик получает мысль, пусть и несколько коряво сформулированную, в готовом виде и ему остается лишь "перекодировать" ее на другом языке. В таком "улучшении", на мой взгляд тоже нет ничего "дипломатического".

И все-таки я могу согласиться: не только "государственный", но и всякий устный переводчик (за исключением, пожалуй, работающего в кабине и изолированного от непосредственного взаимодействия с людьми синхрониста), безусловно, в той или иной мере дипломат. Ведь мы работаем с людьми и должны способствовать взаимопониманию между ними. Поэтому важно правильно построить отношения с тем, кому вы переводите, а это иногда требует искусства, и готовых рецептов тут нет. Можно ли, например, договориться заранее о том, чтобы оратор говорил сравнительно небольшими отрезками (по три-четыре предложения)? Иногда можно, а иногда такая попытка будет воспринята в штыки. Как быть, если вам поступает указание не переводить что-то из сказанного, а другая сторона настаивает (в данный момент или позже), чтобы вы перевели? Ответ неочевиден. Как поступать с грубыми и нецензурными выражениями? Есть и десятки других случаев и ситуаций, когда переводчик должен решать в зависимости от конкретных обстоятельств. Хорошим переводчикам удается принять правильное решение (кстати, большинство сильных переводчиков - очень неглупые люди). Очень важно при этом иметь в виду, является ли переводчик "нейтральным" или "членом команды" - многие решения зависят именно от этого, хотя четкую грань между этими ролями не всегда легко провести (легче в этом отношении опять-таки синхронисту - он во время перевода нейтрален, даже если выйдя из кабины вновь превращается в "члена команды").

Вы справедливо отметили, что эти проблемы не очень разработаны в теории перевода, так что здесь действительно непочатый край работы, и я желаю Вам успехов в разработке этой темы. Человек Вы, судя по всему, любознательный и наблюдательный, так что должно получиться.

С наилучшими пожеланиями

ПП

интересная дискуссия о дипломатическом переводе

Уважаемый Павел Русланович!
Спасибо Вам большое за ответ, я очень Вам благодарен - поверьте, совет такого опытного переводчика, как Вы, для студента переводческой специальности значит очень много - Вы дали мне дополнительный стимул для научного поиска, я ещё больше «загорелся» тем, что делаю!
В свою очередь, разрешите и мне прокомментировать Ваше письмо. Мне Ваши рассуждения показались очень интересными и, безусловно, ценными в практическом плане. Я совершенно согласен с Вами насчет того, что термин «точность» не совсем удачен для оценки качества результатов переводческой деятельности. Я упомянул этот термин потому, что его придерживалась И.С.Алексеева в своем «Моральном кодексе переводчика» и я не хотел отходить от первоисточника. Но, в то же время, в ходе своих скромных научных изысканий я говорю не столько о точности, сколько об эквивалентности и адекватности перевода в обозначенной сфере, и, мне кажется (здесь я тоже с Вами согласен), именно выбор правильного, адекватного ситуации уровня эквивалентности может позволить выйти из затруднительных ситуаций в ходе посредничества в международном общении.

Я также разделяю Вашу точку зрения о том, что «готовых рецептов» здесь быть не может. И я, безусловно, осознаю исключительность ситуаций, о которых я говорю. Тем не менее, коль скоро сложные ситуации в международном общении имеют место относительно часто, в идеале переводчик-профессионал должен быть готов к любому повороту событий
(это естественно для нашей профессии, но одно дело просто
импровизировать в такой ситуации, и совсем другое – быть к ней готовым). Я думаю, что изучение пусть и редких, прецедентных, спорных ситуаций, когда переводчик вынужден не только работать на пределе своих возможностей, показывать «высший пилотаж», но и брать на себя ответственность за сознательное «сглаживание углов», может
способствовать лучшему пониманию процесса перевода в целом, а также дать много пищи для размышлений всем переводчикам-практикам. И я уже поставил перед собой задачу собрать побольше таких примеров, чтобы можно было говорить, опираясь на практику.
Чтобы не быть голословным, давайте представим себе две прямо
противоположные ситуации – письменного перевода (пусть это будет текст, скажем, резолюции ООН) и устного перевода речи политика.
Разумеется (и Вы в своем письме это отметили), письменный перевод в сфере международных (читать «межгосударственных») отношений зачастую – если не дословный – то максимально близкий к этому понятию. Будь то тексты международно-правового характера или дипломатическая корреспонденция, заказчик требует максимальной близости к тексту оригинала, и мы обязаны ему её предоставить. Так, представляется
вполне ожидаемым, что в ООН делегаты стран-участниц, желающие процитировать отдельные отрывки резолюций на родном языке, будут ссылаться на место определенного слова в строке или предложения в абзаце, и тексты перевода резолюции на родные языки делегатов должны, в идеале, быть чуть ли не слово в слово переведены только по этой причине.
Таким образом, с письменным переводом в обозначенной сфере все относительно ясно – здесь налицо обусловленное назначением текстов стремление к буквализму, нет места для существенного маневра по перевыражению. Что уж говорить – ни о какой возможности погрешить против смысла исходного текста или «сгладить углы» здесь речи быть не может. И, на мой взгляд, в письменном переводе дипломатическая функция
переводчика, если уж о ней говорить, состоит в том, чтобы, как Вы верно выразились, «перекодировать мысль» на другом языке – и сделать это максимально близко к оригиналу.

Иначе дело обстоит с устным переводом. Здесь есть «пространство для маневра», есть оговоренная в Моральном кодексе И.С. Алексеевой (а значит вполне легитимная, хотя, я с Вами согласен, немного претенциозная) возможность вмешаться и, как говорил Чарльз Пауэлл, cоветник М. Тэтчер по внешней политике, «сгладить углы».
Но может ли переводчик этой возможностью пользоваться в случае необходимости? Я считаю, что да. Главное, не делать это бездумно (хотя, сказать по правде, не знаю ни одного коллегу по цеху, который бы что-то делал бездумно – профессия обязывает все время думать).
И, мне кажется вполне справедливым то, что нельзя подменять намеренное изменение смысла случайным (когда смысл искажается, например, по ошибке).
В такой последней ситуации дипломат - или политик - не только может поправить переводчика в ходе переговоров, но и впоследствии «спросить» с переводчика за некоторую некомпетентность. Мне не хотелось бы приводить примеры чужих осечек – пусть даже человек, неудачный перевод которого я вспомнил, никогда не узнает, что я беру его пример неудачного перевода для иллюстрации своего тезиса – просто я не чувствую себя вправе критиковать более опытных переводчиков и своих будущих коллег, потому что это, по
меньшей мере, некрасиво (да и потом, все ошибаются, ведь переводчик, даже самый опытный, - человек, а не машина).
Но факт остается фактом – если переводчик решает погрешить против смысла исходного текста, он должен осознавать то, что он делает, а также последствия своего шага. Когда же устный переводчик делает это сознательно, на мой взгляд, можно говорить о другом проявлении той самой дипломатической (если хотите, уже миротворческой) функции. Для того, чтобы свой тезис проиллюстрировать, я хотел бы обратиться к статье Джеймса Роббинса (Би-Би-Си) под названием «Влияние перевода на ход истории». Статья эта не научная, а публицистическая, но в ней есть один небезынтересный для нашей дискуссии момент.

В публикации говорится, что всё тот же г-н Пауэлл, советник М.Тэтчер по внешней политике, вспоминал, как в середине 1980-х годов г-жа Тэтчер после долгих колебаний все же согласилась встретиться с президентом Конго, известным коммунистом и марксистом. «Когда президент прибыл на Даунинг стрит, его провели в кабинет премьер-министра. Он сел напротив Тэтчер, которая пристально посмотрела на него и сказала: «Я ненавижу коммунистов». Пауэлл вспоминал, что, по его собственному выражению, «несчастный переводчик»
в ужасе от такого начала разговора перевел что-то вроде:
«Премьер-министр Тэтчер говорит, что не является cторонницей идей Карла Маркса». По мнению советника, это был очень удачный и мужественный выход из положения».
Разумеется, сегодня архитектура международных отношений разительно отличается от той, что была в годы Холодной войны, «противостояния» двух держав больше нет, мир изменился очень сильно. Но, на мой взгляд, конфликтный потенциал современного переходного периода международных
отношений нельзя недооценивать, и переводчики не могут и не должны «расслабляться» в том отношении, что от них все равно ничего не зависит. Зависит. Да ещё как. Пусть мы, строго говоря, не самые центральные фигуры международного общения и не можем подменять дипломатов и политиков, но, с другой стороны, куда же без нас?..
Вопрос, разумеется, риторический. Но им я ещё раз хочу подчеркнуть то, что переводчик должен знать свои исключительные права. Никто же не говорит, что ими можно пользоваться свободно без важных на то причин.
Просто, на мой взгляд, нужно уметь ими пользоваться и быть ко всему готовым. Не это ли наш профессиональный долг?..

В заключение, обращусь к одному, на мой взгляд, показательному примеру, который я разыскал буквально накануне. Политик, отрывок из речи которого нас интересует, пусть и не является сотрудником внешнеполитического ведомства, но, тем не менее, остается важной политической фигурой в своей стране и поэтому заслуживает определенного внимания к своей персоне. Речь идет о федеральном министре почтовой связи, герре Штюклене, который во время выступления
в бундестаге провозгласил "Die ledigen Postbeamtinnen liegen mir ganz besonders am Herzen." Этим высказыванием он вызвал общее вес елье. В чем же здесь дело? Ответ несложный: в игре слов. Очевидно, аудитория поняла это высказывание так: «Мне особенно по душе незамужние почтовые
служащие-женщины», когда министр, скорее всего, имел в виду «Меня особенно беспокоят вакансии для почтовых служащих-женщин». Одно дело, что слушателями в тот момент выступали носители языка, которые могли воспринять оба значения. Другое дело, когда такая ситуация произошла бы в процессе общения с аудиторией через переводчика. На мой взгляд, в данной ситуации последнему нужно было бы устранить случайную игру слов, а для этого – для начала верно понять высказывание политика. С одной стороны, переводчик здесь просто бы выполнил свою работу, переведя высказывание, опустив каламбур. С другой, если предположить,
что каламбур герра Штюклена был намеренным, своими действиями переводчик не дал бы реализоваться замыслу оратора.
Тем не менее, ясно одно – в идеале, если игра слов не была намеренной, переводчику нужно было бы подстраховать своего шефа от неловкой ситуации, нивелировав игру слов в переводе. В этом, на мой взгляд, тоже состоит та самая дипломатическая функция переводчика.

Итак, есть ли эта самая дипломатическая функция? Я искренне считаю, что есть. Но под ней я не понимаю некий абсолют, некое конкретное речевое поведение, для которого есть готовый рецепт. Было бы разумным полагать, что для разных ситуаций международного общения на высоком и высшем уровне характерны разные стратегии поведения переводчика. Будь то письменный или устный перевод, стратегия, на мой взгляд, ключевое понятие для описания поведения переводчика в любой ситуации, в том числе и в проблемной, спорной, конфликтной. И именно выбор стратегии перевода, на мой взгляд, обуславливает, какое именно проявление дипломатической функции государственного переводчика будет актуализироваться в конкретной ситуации. Сама стратегия перевода может включать в себя и выбор уровня эквивалентности, и выбор приёма перевода, и множество других нюансов.
И, мне кажется, хотя готовые рецепты в проблемных ситуациях предлагать нельзя, определенные стратегии преодоления трудных, спорных ситуаций в обеспечении международного общения выделить можно, и, я полагаю, это должно быть целью моих дальнейших изысканий.

Павел Русланович, я ещё раз хотел бы поблагодарить Вас за ответ на моё письмо, за советы, за пожелание успехов в разработке этой поистине интересной темы. Мне очень интересно то, как «взаимодействуют» в данном вопросе теория и практика, потому что, скажем, общая теория для описанных мной ситуаций есть, а частная, действительно, недостаточно
разработана. Я думаю о том, как восполнить эти пробелы в частной теории перевода. Но то, что Вы своим советом помогаете мне, я, правда, очень высоко ценю!
С уважением, благодарностью и наилучшими пожеланиями,
Максим

Продолжение темы

Немного освободившись от наплыва текущих дел, я хотел бы продолжить дискуссию о «дипломатической функции переводчика». Во-первых, хочу посоветовать Вам, Максим, учесть при изучении этой проблемы ту теоретическую базу, которая создана нашими «основоположниками», и в частности В.Н. Комисаровым. Я имею в виду его книгу «Современное переводоведение». В разделе «Прагматические аспекты перевода» много интересного по поводу прагматической адаптации – ее различных типов и задач, которые при этом переводчик решает, в основном в применении к письменному переводу, но не только. То, что Вас интересует, по-моему, частный случай прагматической адаптации.
По ходу дела Комиссаров делает одно важное замечание, которое я хотел бы несколько развить и уточнить. Переводчик, пишет он, может по-разному видеть «свою роль в межъязыковой коммуникации: в одном случае он выполняет функции посредника, чья работа оценивается по степени верности перевода оригиналу, а в другом случае активно вмешивается в коммуникативный процесс». Как мне представляется, решение переводчика о том, как он «видит свою роль», не является полностью самостоятельным, а большой мере предопределено. Другими словами, во многих случаях этот выбор сделан за переводчика: он либо «нейтральный посредник», либо «член команды».
Иногда эти роли проявляются в чистом виде. Так, в синхронном переводе на международной конференции переводчик, безусловно, выполняет роль нейтрального посредника, а на дипломатических переговорах он член команды. Но, конечно, нередко они проявляются в «смазанном» или смешанном виде, и здесь у переводчика есть некоторое пространство для маневра. Даже нейтральный посредник может иногда «культурно адаптировать», смягчать, и во всяком случае не должен обострять¸ усугублять потенциально сложную или конфликтную ситуацию (все-таки надо помнить, что функция переводчика – способствовать взаимопониманию). Что же касается члена команды, то он, помимо выполнения функции «собственно перевода», одновременно работает «на своих» в меру сил и оценки собственных возможностей, а главное - ситуации. Это может создавать непростые коллизии, и важно понимать, когда и какая роль преобладает, и действовать соответственно.
Устный последовательный переводчик чаще выступает во второй роли. Однако на переговорах – в случае, если вы переводите обеим сторонам и тем более, если вы приглашенный нейтральный переводчик, происходит некоторое «смещение». Оставаясь представителем своей стороны, вы должны позаботиться о том, чтобы вам доверяли и партнеры по переговорам. Поэтому надо избегать подчеркивания вашей принадлежности к «своим», как и того, что другая сторона для вас – «чужие». На мой взгляд, должна происходить некоторая психологическая нейтрализация: например, если по каким-то причинам «ваша» сторона проявляет недовольство и даже враждебность к другой стороне, в вашем поведении (и в какой-то степени – в переводе) это лучше несколько смягчить.
Теперь приведу пару примеров, когда переводчик как член команды шел на весьма экстравагантные решения. Один из них – из книги В.Н. Комиссарова. Во время гражданской войны в Конго представитель миротворческой миссии ООН обратился через переводчика к старейшинам одного из племен с краткой речью, призывая их не предпринимать враждебных действий. Переводчик значительно расширил и приукрасил переводимую речь. Зная, какими средствами лучше воздействовать на аудиторию, он говорил очень долго, пел и даже исполнил ритуальный танец. Рассказавший об этом руководитель службы переводов женевского отделения ООН Ф. Вейе-Лавале, считает это хорошим переводом, поскольку в результате удалось уговорить старейшин не воевать.
Второй пример, довольно широко известный в кругах переводчиков моего и более старших поколений, пожалуй, более спорен. Во время визита в Камбоджу председатель президиума Верховного Совета СССР К. Ворошилов посетил грандиозный храмовый комплекс Ангкор-Ват, сооруженный в IX-XIII веках. Видя великолепие храмов, золотые статуи богов и изумительной красоты резьбу, Ворошилов забурчал: «Сами без порток ходят, а куда деньги вбухивают, азиаты!..» Руководители Камбоджи поинтересовались у переводчика, что сказал высокий гость. И тот без запинки ответил: «Товарищ Ворошилов восхищается великой историей Камбоджи и говорит, что прогнившая западная цивилизация не стоит и мизинца этих великолепных статуй».
Это, вполне возможно, легенда (так же как есть, наверное, преувеличение в рассказе о том, как Ворошилов, принимая верительные грамоты иранского посла, стал говорить ему что-то вроде «чего вы там этого шаха до сих пор не скинули»). И в данном случае переводчик, видимо, несколько переборщил. Ведь камбоджийские собеседники могли захотеть развить тему, например, о сравнении западной и восточной цивилизаций и переводчик мог бы оказаться в сложной ситуации. У него были и другие варианты, например сказать, что «товарищ Ворошилов восхищается красотой храма» или, извинившись, сказать, что он не расслышал сказанного (ведь здесь мы имеем дело со случаем «необязательного перевода»: фраза Ворошилова не была обращена к камбоджийцам)..
Как член команды вы должны особенно внимательно относиться к содержанию сказанного вашей делегацией. Если в переводимом высказывании содержится ошибка, то важно оценить, что это такое – оговорка или новая позиция, или, скажем, «пробный шар», который потом можно дезавуировать (к сожалению, иногда – свалив «вину» на переводчика». И порой это приходится терпеть!) Рецептов на все случаи жизни дать нельзя, но если вы на сто процентов уверены, что это оговорка – поправляйте оратора, переводите, как считаете правильным (т.е. то, что, по вашему разумению, оратор имел в виду сказать). Классический пример – если оратор сказал «Азербайджан» вместо «Афганистан». Или «миллион» вместо «миллиарда». Если не уверены – лучше переспросить. В принципе та же стратегия – и при переводе высказывания другой стороны или при переводе нейтральным переводчиком. Просто степень внимания к соответствию сказанного официальной позиции здесь несколько меньше.
Если вы на 100% уверены, что нарушение позиции является осознанным и преднамеренным – надо переводить то, что услышали, при этом никак не смягчая и не модулируя сказанное – даже если у вас есть сомнения в правильности этой новой позиции. Вообще в ходе перевода лучше отвлечься от оценки поведения, тактики и переговорных умений руководителя, хотя по своему опыту могу сказать, что это не всегда легко.
Нужно ли выручать вашего «клиента» (особенно если он является главой вашей делегации), попытаться обратить его внимание на несообразность сказанного – трудный вопрос. Если ситуация возникла в ходе переговоров в присутствии других участников с вашей стороны, то лучше предоставить такую возможность им. Если наедине – то можно попробовать.
Специфический и исключительный случай – высказывания подобного рода под влиянием алкоголя. Здесь очень трудно давать советы, но мне кажется, что по крайней мере иногда переводчик может сыграть здесь спасительную роль.
Еще один вопрос, относящийся к «дипломатическому аспекту», который задают очень часто: переводить ли (и с какой степенью эмоциональности) грубые и провокационные высказывания? Ответ не так прост, как может показаться (дескать, переводи как сказано). По своему опыту могу сказать, что, даже когда на 100% уверен, что провокационность осознанна и преднамеренна, почти автоматически у переводчика включается «механизм смягчения». Перевод – это скорее «субтитры», чем «дубляж», и некоторая степень эмоциональной нейтрализации неизбежна. Некоторые коллеги советуют при этом переходить на высказывание в третьем лице («Он/г-н Х говорит, что ему наплевать на то, что вы думаете по этому поводу»). Хотя перевод в третьем лице вообще говоря нежелателен, в данном случае он, пожалуй, предпочтителен. (Кстати, такой перевод может иногда быть приемлем и даже желателен в бытовых ситуациях, на протокольных мероприятиях, в разговорах о семье, детях и т.п.) Особую осторожность следует проявлять при переводе в ситуациях, когда по-русски допускаются высказывания, грубо указывающие на пол, расовую принадлежность или сексуальную ориентацию. Чаще всего говорящий просто не знает, что для большинства европейцев и американцев это втройне оскорбительно, поэтому смягчение в переводе вполне оправданно и даже необходимо.
В той же плоскости – еще один часто задаваемый, особенно молодыми переводчиками, вопрос: переводить ли ненормативную лексику? Интересную дискуссию на этот счет можно найти в одном из номеров журнала «Мосты». Не буду ее здесь воспроизводить. Во-первых, вопрос относится не только к устному переводу, но и к письменному, а также к такому промежуточному виду, как киноперевод. Во-вторых, специфика этой проблемы в том, что она не только (и даже не столько) экстралингвистическая, сколько лингвистическая. Дело в том, что ненормативная лексика – разная в разных языках по частоте употребления, функциям, разнообразию и собственно «грязности». Русский мат в этом отношении даст сто очков вперед английским four letter words, и поэтому те, кто на каждый случай появления в английской речи слова fuck торопятся употребить русский «эквивалент», очень рискуют – причем без всякой необходимости.